Почему она осталась. Можем ли мы выбирать, кого любить? - Анастасия Дрёмова

Спустя пару лет, бредя по знакомым улочкам, он случайно дошел до университета, из-за огромных дубовых дверей которого ему улыбался молодой охранник. Истерзанный страданиями и упреками к самому себе он вдруг решил вернуться туда, где его брат был счастлив, по крайней мере, так ему казалось. И вот он устроился работать охранником в этот большой и светлый университет. Когда он выбирал себе форму, он случайно наткнулся на потрепанный бейдж с именем «Карл». Это его тронуло. Украдкой смахнув предательскую мужскую слезу, он понял, что не в силах выбросить это имя, и с тех пор оно гордо украшает его куртку вот уже более 20 лет. С годами слегка набравший доброты и седины, он в каждом студенте продолжал видеть своего младшего брата и возможности, а в каждом преподавателе – так и не наступившее для подростка будущее.

Охранный пост сменялся коридором и двумя спиральными лестницами, ведущими на второй этаж. Со времени своего появления знание несколько раз претерпевало вынужденные изменения. В годы Первой мировой здесь находился госпиталь, а во Вторую мировую силами упавших снарядов навсегда не стало левой части строения, лишь винтовая, покрытая бронзой лестница напоминала о пристройках и бывших светлых этажах, выполненных несколько столетий назад в романском стиле. Спустя пару десятилетий здание было восстановлено, появилось еще несколько ярусов, а с годами постоянная модернизация создала современное просторное для ума и тела учебное заведение в несколько корпусов, с большой зеленой территорией, богатой библиотекой и собственным научным центром.

Студенты, фантазируя себя на лужайках Кембриджа, в теплое время года любили коротать свободные минуты под тенью многовековых дубов, читая стихи и ведя философские разговоры. Преподаватели, словно властители миров, молча наблюдали за происходящим вокруг, слегка корректируя действия своих подопечных, но всегда оставляя выбор за ними – падать или подняться.

В этот день зал ученого совета гудел – перед долгожданными выходными каждый торопился сдать свой рабочий план и быстрее скрыться за входной дверью. Он постучал и вошел, плотно закрыв за собой дверь в самый разгар спора двух преподавателей об уместности использования трудовой практики в качестве наказания и поощрения молодого поколения. В силу бурных эмоций и негодования от внезапного несогласия двух сторон его никто даже не заметил. Он тихо сел и молча наблюдал за происходящим. Баталии разворачивались серьезные, один из преподавателей, седовласый мужчина с короткой бородкой и в твидовом пиджаке явно настаивал на том, что только труд может сделать человека человеком. Второй, который был чуть ниже, изрядно плотнее и моложе в узкой клетчатой рубашке, заправленной в коричневые брюки, говорил о свободе выбора на труд и самозанятость. По взгляду наблюдателя, у каждой из сторон были разумные доводы, требующие внимания, однако единого мнения достичь просто было невозможно – процесс доказательства и убеждения был настолько захватывающим, что сами затейники всей заварухи, в итоге забыли, зачем они все это начали.

Зал привел в тишину громкое «достаточно» старшего профессора кафедры мировой литературы. Воспользовавшись внезапным затишьем, наш герой направился к ректору, которому и вручил свой план работы на новый семестр с предложениями экскурсионных выездов. В ответ он услышал задумчивое молчание и недоверие в глазах, которые спустя секунду растворились в натянутой улыбке морщинистого лица.

– Мой любезный друг, не считаю нужным даже выносить на обсуждение ваше предложение. Оно, признаюсь, правильное и полезное, однако все финансовые возможности в этом году уже исчерпаны, и данный проект нам поддержать просто нечем. Давайте договоримся с вами, что мы оставим этот вопрос открытым и вернемся к разговору после зимних каникул, возможно, в следующем году нам будет, чем удивить вас.

Улыбка снова растянула лицо уже немолодого ректора, и, добавив, что, безусловно, с другими пунктами предложенного плана он согласен, обратился уже к другому преподавателю.

Попытавшись вставить свою пару слов, он вдруг понял, что занят совершенно не тем, чем бы ему хотелось. Все это его уже не интересовало. На будущий год? Отлично, мы решим этот вопрос в будущем году, но не сегодня, и не сейчас. Согласившись и быстрее откланявшись, он поспешил прочь из этого зала, наполненного профессорской суетой, высокопарными речами и заунывными темами для беседы о бюджете, хозяйстве, учебном процессе, которые всего пару дней назад его волновали и беспокоили, а сегодня не трогают ни глубиной проблем, ни интригой разрешения.

Все дальше от института по колкому морозу он почти бежал по направлению к материнскому дому, наивно надеясь увидеть в нем огненную чужеземку, робко пьющую горячий кофе. В голове у него уже вертелись вопросы, а как, а что, зачем, а почему, впервые за долгое время он сильно волновался, возбужденный предвкушением встречи он задыхался от нехватки воздуха и сильного жара, охватившего его тело. Возле самого дома он остановился. Двор, прятавший в снегу погибшие с первыми морозами последние намеки на лето, семейку страшных гномов из серии а-ля идеальный садовод, остатки ржавого инвентаря, таил в себе громкое молчание ушедших дней, безвозвратно канувших в прошлое. Широкое окно, которое выходило во двор, явно скрывало все происходящее под тяжелыми шторами грязно-бордового цвета. Он растерялся, не осмелившись постучать в дверь, он перебирал свои мысли, отбрасывая все «а вдруг», пока не осталось единственное твердое «ее здесь нет и быть не может». Он взглянул на время – часы близились к полудню. В столь ранний час, конечно же, ее здесь быть не могло. На что он надеялся? Ему показалось, что прошли не секунды внутреннего сражения, а протяженная англо-французская война длиною в целое столетие. От ощущения своих ошибочных суждений ему стало грустно и бесконечно одиноко. Будто все силы разом его покинули, оставив пустую оболочку, укутанную в теплое пальто. Он почти повернул обратно, как дверь открылась, и удивленные возгласы матери слегка растормошили его.

На вопросы, почему так рано и почему не предупредил, что придет в час палящего зимнего солнца, он растерянно улыбнулся и невнятно напомнил о приближающихся выходных. Не найдя подходящих отговорок, он согласился сопроводить ее в прогулке по парку, надеясь на то, что время будет потрачено не зря и он сможет узнать какие-нибудь подробности о далекой гостье с пронзительным взглядом изумрудного цвета.

Часы тикали, минуты таяли, женщина все говорила. Ее слова исчезали в холодном безмолвии замерзших деревьев, он пытался в них вслушиваться, но очередные повороты про необходимости и магазины вызывали в нем только механическое «да, мама». Его внутренние переживания давно унесли его за пределы этого парка и маленького города, возвращаться ему не хотелось, безнадежность переполняла, перспектива изменений медленно растворялась в холодном воздухе декабрьского дня.

– Эта девушка ни на кого здесь не похожа, не правда ли?

– Простите, вы что-то сказали, мама? – снова не расслышал он.

– Девушка, ты ее вчера видел. Милое создание, кажется, совсем не тронутое пороками нашей искаженной реальности.

– Мама, вам не кажется, что вы слегка перегибаете? – он нахмурил брови, пытаясь отогнать от себя какие-либо мысли о всевозможных пороках, которые могли бы коснуться нарисованного идеала в его голове.

– Я ничего плохого не имела в виду. Просто говорю, что она совершенно не вписывается в наш маленький мир. Ее речи, взгляды, внешний вид, все выпадающее…

– Неотразимое и прекрасное, – он не сдержался и смущенно вздохнул, пытаясь перевести разговор на другую тему. – В это время года природа особенно хороша, не правда ли? Посмотрите, какими необычными и причудливыми образами искрится снег на полуденном солнце.

Ей не нужно было задавать вопросы, искать ответы и быть навязчивой и любопытной. Лишь на мгновение задержав свой взгляд на потерянном взгляде сына, она поняла весь его трепет, волнение и рассеянность. Она всегда старалась не быть одной из тех мамочек, которые стремились занять все пространство вокруг своего единственного ребенка, но, почему-то, вместо радости о счастье сына ее наполняло беспокойство и легкая грусть. Она понимала, юная особа, задевшая душевные струны ее сына, может упорхнуть завтра, послезавтра, в любой день, в который ей захочется, и ничто не удержит ее, а разбитое сердце его останется, останутся пустые надежды и разочарования. Но что она могла сделать? Прятать взрослого мужчину от бурлений настоящей живой жизни? Конечно же, нет, она понимала, выбор сына ей не изменить, все, что в ее силах – это поддержать, просто молча поддержать, а когда придет время падать – подставить плечо, чтобы не было так больно.